Неточные совпадения
Милон. Душа благородная!..
Нет… не могу скрывать более
моего сердечного чувства…
Нет. Добродетель твоя извлекает
силою своею все таинство души
моей. Если
мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не
мое чувство, а какая-то
сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого
нет жизни. И надо решить…
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать
нет мочи мне:
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох,
силы нет… устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа
моя,
Уж никуда не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою
силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на руку щекой.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди
моей;
Раскаяться во мне
нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы
моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.
Легко ли в шестьдесят пять лет
Тащиться мне к тебе, племянница?.. — Мученье!
Час битый ехала с Покровки,
силы нет;
Ночь — светопреставленье!
От скуки я взяла с собой
Арапку-девку да собачку; —
Вели их накормить, ужо, дружочек
мой,
От ужина сошли подачку.
Княгиня, здравствуйте!
— Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною
силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что вины
моей в том
нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед
моим благодетелем, Николаем Петровичем…
—
Нет, я ведь сказал: под кожею. Можете себе представить радость сына
моего? Он же весьма нуждается в духовных радостях, ибо
силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и ноги у него не действуют. Арестован был по Астыревскому делу и в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
— Я уеду, Вера, — сказал он вслух, — я измучен, у меня
нет сил больше, я умру… Прощай! зачем ты обманула меня? зачем вызвала? зачем ты здесь? Чтоб наслаждаться
моими муками!.. Уеду, пусти меня!
— Прежде всего…
силой моей воли, сознанием безобразия… — начал было он говорить, выпрямляясь, —
нет,
нет, — должен был сейчас же сознаться, — это пришло после всего, а прежде чем?
—
Нет,
нет: бабушка и так недовольна
моею ленью. Когда она ворчит, так я кое-как еще переношу, а когда она молчит, косо поглядывает на меня и жалко вздыхает, — это выше
сил… Да вот и Наташа. До свидания, cousin. Давай сюда, Наташа, клади на стол: все ли тут?
— Есть, батюшка, да
сил нет, мякоти одолели, до церкви дойду — одышка мучает. Мне седьмой десяток! Другое дело, кабы барыня маялась в постели месяца три, да причастили ее и особоровали бы маслом, а Бог, по
моей грешной молитве, поднял бы ее на ноги, так я бы хоть ползком поползла. А то она и недели не хворала!
«А я все надеялась… и надеюсь еще… безумная! Боже
мой! — ломая руки, думала она. — Попробую бежать на неделю, на две, избавиться этой горячки, хоть на время… вздохнуть!
сил нет!»
— Да, могу благодарить
моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то
моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в
силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг
мой, можешь ты выйти, или
нет?
Нет, нужно личное дело, необходимое дело, от которого зависела бы собственная жизнь, такое дело, которое лично для меня, для
моего образа жизни, для
моих увлечений страстью, только такое дело может служить опорою в борьбе со страстью; только оно не вытесняется из жизни страстью, а само заглушает страсть, только оно дает
силу и отдых.
—
Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на
моем месте отдал бы. Она не может остаться в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться ни в чьих руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у вас
силою, я вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши руки и дадите слово не поднимать их.
— Бедная, бедная
моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми
силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце
моем нет места ненависти.
Внимание хозяина и гостя задавило меня, он даже написал мелом до половины
мой вензель; боже
мой,
моих сил недостает, ни на кого не могу опереться из тех, которые могли быть опорой; одна — на краю пропасти, и целая толпа употребляет все усилия, чтоб столкнуть меня, иногда я устаю,
силы слабеют, и
нет тебя вблизи, и вдали тебя не видно; но одно воспоминание — и душа встрепенулась, готова снова на бой в доспехах любви».
Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. «
Нет, не могу;
нет сил больше… — произнес он наконец. — Но боже ты
мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и все, ну вот так и жжет, так и жжет…
Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец всему: пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе, и поминай как звали!»
— Гм, либретто! — возразил Лемм, —
нет, это не по мне: у меня уже
нет той живости, той игры воображения, которая необходима для оперы; я уже теперь лишился
сил моих… Но если б я мог еще что-нибудь сделать, я бы удовольствовался романсом; конечно, я желал бы хороших слов…
—
Нет, дашь… — так же коротко ответил Кишкин и ухмыльнулся. — В некоторое время еще могу пригодиться. Не пошел бы я к тебе, кабы не
моя сила. Давно бы мне так-то догадаться…
Не говорю вам о глубокой
моей благодарности за ваше посещение: кажется, это между нами ясно. В награду вам скажу, что пульсация значительно меньше теперь против прошедшей; в известных вам случаях не возвращается. Бывает, но редко и слабее. Я это добро приписываю
силе вашей воли. Вообще и другие припадки уменьшаются, но в сложности
нет еще настоящего восстановления
сил. Если это богу угодно, то он ускорит или даст терпение, которым не хвастаю сам.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего:
сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость
моя прошла у
моего дяди, такого нравственного развратителя, что и
нет ему подобного. Еще тогда все
мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
—
Нет, — слабо улыбнулась Женька. — Я думала об этом раньше… Но выгорело во мне что-то главное.
Нет у меня
сил,
нет у меня воли,
нет желаний… Я вся какая-то пустая внутри, трухлявая… Да вот, знаешь, бывает гриб такой — белый, круглый, — сожмешь его, а оттуда нюхательный порошок сыплется. Так и я. Все во мне эта жизнь выела, кроме злости. Да и вялая я, и злость
моя вялая… Опять увижу какого-нибудь мальчишку, пожалею, опять иуду казниться.
Нет, уж лучше так…
— Отдам! все отдам! — с каким-то почти злобным криком отвечала Марья Петровна, —
нет моих сил!
нет моих сил! Слушай ты меня: вот я какое завещание составила!
—
Нет, я лучше уйду! — сказала она, отрицательно качая головой. — Слушать это —
нет моих сил!
Вчера лег — и тотчас же канул на сонное дно, как перевернувшийся, слишком загруженный корабль. Толща глухой колыхающейся зеленой воды. И вот медленно всплываю со дна вверх и где-то на средине глубины открываю глаза:
моя комната, еще зеленое, застывшее утро. На зеркальной двери шкафа — осколок солнца — в глаза мне. Это мешает в точности выполнить установленные Скрижалью часы сна. Лучше бы всего — открыть шкаф. Но я весь — как в паутине, и паутина на глазах,
нет сил встать…
Странная, однако ж, вещь! Слыл я, кажется, когда-то порядочным человеком, водки в рот не брал, не наедался до изнеможения
сил, после обеда не спал, одевался прилично, был бодр и свеж, трудился, надеялся, и все чего-то ждал, к чему-то стремился… И вот в какие-нибудь пять лет какая перемена! Лицо отекло и одрябло; в глазах светится собачья старость; движения вялы; словесности, как говорит приятель
мой, Яков Астафьич, совсем
нет… скверно!
А всему виной
моя самонадеянность… Я думал, в кичливом самообольщении, что
нет той
силы, которая может сломить энергию мысли, энергию воли! И вот оказывается, что какому-то неопрятному, далекому городку предоставлено совершить этот подвиг уничтожения. И так просто! почти без борьбы! потому что какая же может быть борьба с явлениями, заключающими в себе лишь чисто отрицательные качества?
Положением этим я обязан не столько своим личным скромным
силам, — "я знаю, что я ничего не знаю", только и всего, — сколько труду
моих дорогих сотрудников (льстец закатывает глаза и мотает головой; сотрудники протестуют; раздаются возгласы:"
Нет, вы даете тон газете! вам она обязана своим успехом! вам!")…
— Ну, так послушай же, — говорит, — теперь же стань поскорее душе
моей за спасителя;
моих, — говорит, — больше
сил нет так жить да мучиться, видючи его измену и надо мной надругательство. Если я еще день проживу, я и его и ее порешу, а если их пожалею, себя решу, то навек убью свою душеньку… Пожалей меня, родной
мой,
мой миленый брат; ударь меня раз ножом против сердца.
— Врешь, врешь!.. Завтра же обеим косу обстригу и в деревню отправлю.
Нет моих сил,
нет моей возможности справляться с вами!
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал
мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо;
нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
— Это нелепость! — завопил Шатов. — Я объявил честно, что я расхожусь с ними во всем! Это
мое право, право совести и мысли… Я не потерплю!
Нет силы, которая бы могла…
— О, ритор — лицо очень важное! — толковала ей gnadige Frau. — По-моему, его обязанности трудней обязанностей великого мастера. Покойный муж
мой, который никогда не был великим мастером, но всегда выбирался ритором, обыкновенно с такою убедительностью представлял трудность пути масонства и так глубоко заглядывал в душу ищущих, что некоторые устрашались и отказывались, говоря: «
нет, у нас недостанет
сил нести этот крест!»
Часто, Елена Дмитриевна, приходил мне Курбский на память, и я гнал от себя эти грешные мысли, пока еще была цель для
моей жизни, пока была во мне
сила; но
нет у меня боле цели, а
сила дошла до конца… рассудок
мой путается…
К чему рассказывать,
мой сын,
Чего пересказать
нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль родится,
По бороде
моей седой
Слеза тяжелая катится.
Варвара Михайловна.
Нет. Пусть эти люди слушают. Я дорого заплатила за
мое право говорить с ними откровенно! Они изуродовали душу
мою, они отравили мне всю жизнь! Разве такой я была? Я не верю… я ни во что не верю! У меня
нет сил… мне нечем жить! Разве такой я была!
Варвара Михайловна (сильно). Неправда! Не верю я вам! Все это только жалобные слова! Ведь не могу же я переложить свое сердце в вашу грудь… если я сильный человек! Я не верю, что где-то вне человека существует
сила, которая может перерождать его. Или она в нем, или ее
нет! Я не буду больше говорить… в душе
моей растет вражда…
"А не то послушаться ее? — мелькнуло в его голове. — Она меня любит, она
моя, и в самом нашем влечении друг к другу, в этой страсти, которая, после стольких лет, с такой
силой пробилась и вырвалась наружу,
нет ли чего — то неизбежного, неотразимого, как закон природы? Жить в Петербурге… да разве я первый буду находиться в таком положении? Да и где бы мы приютились с ней. эх И он задумался, и образ Ирины в том виде, в каком он навек напечатлелся в его последних воспоминаниях, тихо предстал перед ним…
Серебряков. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным товарищам — и вдруг, ни с того ни с сего, очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут глупых людей, слушать ничтожные разговоры… Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут — как в ссылке. Каждую минуту тосковать о прошлом, следить за успехами других, бояться смерти… Не могу!
Нет сил! А тут еще не хотят простить мне
моей старости!
Вспомнила! ноженьки стали,
Силюсь идти, а нейду!
Думала я, что едва ли
Прокла в живых я найду…
Нет! не допустит Царица Небесная!
Даст исцеленье икона чудесная!
Я осенилась крестом
И побежала бегом…
Сила-то в нем богатырская,
Милостив Бог, не умрет…
Вот и стена монастырская!
Тень уж
моя головой достает
До монастырских ворот.
Я поклонилася земным поклоном,
Стала на ноженьки, глядь —
Ворон сидит на кресте золоченом,
Дрогнуло сердце опять!
—
Нет сил… страдать… терпеть и ждать… чего? Чего, скажите?
Мой ум погиб, и сам я гибну… Неужто ж это жизнь? Ведь дьявол так не мучится, как измучил себя я в этом теле!
Негина (в слезах). Ах, Боже
мой!
Нет, это выше
сил…
Негина. Ну, вот видишь ты; значит, я глупа, значит, ничего не понимаю… А мы с маменькой так рассудили… мы поплакали, да и рассудили… А ты хочешь, чтоб я была героиней.
Нет, уж мне куда же бороться… Какие
мои силы! А все, что ты говорил, правда. Я никогда тебя не забуду.
— Тс! тише! Бога ради, не называй его
моим мужем: над тобой станут все смеяться. Что ты на меня так смотришь? Ты думаешь, что я брежу?.. О
нет,
мой друг! Послушай: я чувствую в себе довольно
силы, чтоб рассказать тебе все.
— Впрочем,
нет, — прибавил он, внезапно встряхнув своей львиной гривой, — это вздор, и вы правы. Благодарю вас, Наталья Алексеевна, благодарю вас искренно. (Наталья решительно не знала, за что он ее благодарит.) Ваше одно слово напомнило мне
мой долг, указало мне
мою дорогу… Да, я должен действовать. Я не должен скрывать свой талант, если он у меня есть; я не должен растрачивать свои
силы на одну болтовню, пустую, бесполезную болтовню, на одни слова…
— Так… Так вот видишь ли, какое
мое положение. Жить с нею я не могу: это выше
сил моих. Пока я с тобой, я вот и философствую и улыбаюсь, но дома я совершенно падаю духом. Мне до такой степени жутко, что если бы мне сказали, положим, что я обязан прожить с нею еще хоть один месяц, то я, кажется, пустил бы себе пулю в лоб. И в то же время разойтись с ней нельзя. Она одинока, работать не умеет, денег
нет ни у меня, ни у нее… Куда она денется? К кому пойдет? Ничего не придумаешь… Ну вот, скажи: что делать?
Говорю я неудержимо быстро, страстно, и, кажется,
нет той
силы, которая могла бы прервать течение
моей речи.
— По другим монастырям разошлем… Да и разослал бы раньше, кабы не эта наша княжиха.
Нет моей силы на нее… Сам подневольный человек и ответ за нее держу. Ох, связала меня княжиха по рукам и по ногам!